Николай Лебедев: «Услышав слова «клюшка, шайба, матч», я не падаю в обморок»

Идея в голову пришла не мне, а продюсеру Леониду Верещагину, а также идея позвать меня на этот проект. Она, конечно, была безумная, если учесть, что я - человек неспортивный и ни одного хоккейного матча не видел до этой картины. Но, думаю, что Верещагин в итоге оказался прав. Я - идеальная кандидатура для такой картины, потому что, услышав слова «клюшка, шайба, матч», не падаю в обморок. Мне маловато этого для того, чтобы глаза вспыхнули. В 2007 году мне предложили сценарий, который назывался «Харламов» - большой, подробный, но меня он не тронул. Он был интересен с человеческой точки зрения, но я понимал, что не смогу рассказать эту историю, потому что в этом материале не было моего личного опыта, какой-то завораживающей интонации. И я отказался. Прошло года три, мы опять общались с Верещагиным и он сказал: «А вот у меня есть сценарий про Харламова, не прочтёте ли?». Я сказал: «Я уже читал». Он: «А это новый». Я прочёл: он был плотнее и лучше - на материале того сценария, но более кинематографичен. Я подумал и решил, что всё-таки байопик - это не моё. А Верещагин говорит: «А у меня есть ещё один сценарий». На это я спросил: «Вы смеётесь надо мной?». Но стал читать этот третий сценарий, честно говоря, из огромного уважения, которое я испытываю к Леониду Эмильевичу. Совершенно при этом не думал, что «поведусь» на него. Но произошло неожиданное. Обычно, читая сценарий, я всё время смотрю на номера страниц, сразу анализирую, как он сконструирован, какие есть акценты, что меня зацепило… Здесь я просто потерял счёт страницам, просто про них забыл. Последний раз я обратил внимания на номер страницы 23: там была сцена, в которой герои "раскачиваются на проволоке" и решают свою судьбу – упадут они или нет. И меня это так заворожило и ошеломило... Меня захватила история, в ней был такой драйв, что, дочитав, я позвонил Верещагину и сказал «Да!». Ну и покатилось.

Ну, во-первых, в кино страшно всегда, потому что ты бросаешься в неизведанное. Это хождение по проволоке, и ты не знаешь, где она закончится. Она над пропастью растянута. Во-вторых, это была история как раз про меня. Вообще, я не понимаю этого жанра – спортивная драма. Вот сейчас я буду снимать картину про авиацию – это что, «авиационная» драма? Спорт в данном случае - это фон, а человеческая история остаётся человеческой историей. В первом варианте сценария, который мы разрабатывали со сценаристами Куликовым и Местецким, была та история, которая меня зацепила. Там был потрясающий характер, потрясающий персонаж. И это был не Харламов, а тренер Тарасов. В нём я узнал черты своего отца. Я, в общем, рассказывал историю наших с ним взаимоотношений. Это не значит, что я себя представляю в роли Харламова. Но по-человечески эта история становления мальчишки, превращения его в мужчину, столкновения с более сильным характером – наставником, который жесток и иногда непримирим. Но этот наставник «вытаскивает» из тебя что-то такое, о наличии чего ты и не догадывался. Это очень важно, на этом строится многое в человеческих отношениях. Отношения режиссёра и продюсера иногда напоминает. В этих столкновениях, если они сильные, но продуктивные, что-то рождается. Не конфликт ради конфликта, а поиск истины. История становления человека, история движения к своему призванию, к самореализации. Мне это было очень интересно, очень близко. Эта тема близка каждому, по-моему.

У нас всё-таки не хроника. Фактами оперирует документальное кино, и то не всегда. Например, в фильме Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» фашистская хроника была перевёрнута наизнанку и работала против себя. А у нас художественное кино, создание образа и отхождение от правды жизни. Они не только позволительны, но и необходимы – чтобы чётче донести идею, чтобы образ работал. Поэтому мы позволяли себе отхождения от хроникальной правды. Мы заставили хронику работать на драматургическую составляющую. Я не знаю точно, как развивались отношения Харламова и Тарасова, но подозреваю, что после нашего фильма зрители будут думать, что так они и развивались. Что Меньшиков – это тренер Тарасов, а Козловский – Валерий Харламов. Сестра Харламова, Татьяна Борисовна, его просто братом называет. Они созваниваются, она спрашивает его «Как там братец мой?» Очень подружились. Так что, жизнь и вымысел переплетаются.

Я думаю, лучше всего спросить у юного зрителя, который посмотрит картину. Но, уверен, для него это будет вполне конкретный образ. Говоря о том, что наша картина – некая фантазия на тему, я не подразумеваю, что мы абстрактно фантазировали. Мы использовали реальные факты, даже реальную одежду Харламова. Но ещё раз скажу – это всё-таки образ. Знаете, один мудрый человек сказал: «Пройдёт 500 лет, и никто не вспомнит, как выглядел тот, кого я изобразил. Все будут думать, что он выглядел так, как его изваял я». Это сказал Микеланджело, и он был абсолютно прав. Сейчас, когда смотрят на скульптуру Лоренцо Медичи, все думают – вот, он такой и был. Но здесь есть смешной поворот: на гробнице изображён не сам великолепный Медичи, которого мы знаем по истории, а его племянник. Тем не менее, все думают, что Микеланджело изобразил Лоренцо Медичи. Сила искусства велика, главное, чтобы всё было талантливо сделано. Но здесь уже не мне судить, конечно.

Есть ещё одна тема, которая очень дорога и мучительна для меня. Тренер Тарасов и идея, которую он несёт в себе, - что нужно отказаться от самой дорогой своей мечты, чтобы она реализовалась. Эта тема очень драматична, и так часто происходит. Это история жертвы ради реализации себя – один из самых острых, по моему мнению, вопросов нашего бытия.

Это было очень непросто. Хотя мы входили на готовые стадионы, нам приходилось их полностью переделывать. Например, вытапливать лёд, чтобы убрать рекламу, которая располагается под ним. Наращивать новый, снимать с хоккейных коробок пластиковые щиты. Приходилось очень многое перестраивать. Я не говорю о том, что не только актёры учились играть в хоккей, использовать клюшку, стоять на коньках – но и сами хоккеисты, потому что форма коньков изменилась. Они практически не могли стоять на коньках старого образца, несколько месяцев переучивались. Это было сложно, но очень интересно, и, слава Богу, всем этим ребята в итоге овладели. Что касается среды, которую мы пытались воссоздать, - на это были положены огромные силы. Оказалось, что достать машины конца 60-х годов сложнее, чем раритетные начала ХХ века, потому что те берегут, а машины, на которых ездили в конце 60-х – начале 70-х, рассматриваются как хлам и металлолом. Мы их свозили отовсюду. Когда я ехал на съёмочную площадку, рядом катил огромный трейлер, а на нём - раритетные машины. Я смотрел и думал: «Боже, как же это всё сложно происходит».

Сама постановка была сложной. Над тем, чтобы собрать всё это воедино, работал огромный коллектив: не только я, но и продюсеры, мои помощники, оператор… Все! Лично для меня был очень сложен момент "придумывания" картины. Я договорился с продюсерами, прыгнул в самолёт, улетел из страны и в течение трёх месяцев «придумывал» фильм: делал раскадровки, продумывал детали, строил мизансцены и т.д. Потом ещё полгода я придумывал сцену финального хоккейного матча. Это кульминация картины. В хоккее я ни бум-бум, а нужно было сделать так, чтобы происходило нарастание эмоций. Что такое спортивный матч? Да, он драматургичен, но он может быть драматургичен задом наперёд. Кульминация может случиться в начале игры или в середине. Бывает, что к концу игры люди встают и уходят, потому что всё понятно. Моя задача была заставить их досидеть до конца, шаг за шагом выстраивать драматическое напряжение. Это было очень непросто. Дальше оставалось это снять. Я очень благодарен продюсерам за то, что они, понимая сложность задачи, пошли на беспрецедентное решение. Саму картину мы сняли за 29-30 съёмочных дней, а хоккей, который занимает 40 минут, мы снимали 40 дней. Специалист меня поймёт: каждый момент в таких съёмках – это видеоклип, в котором нужно огромное количество камер, смысловых акцентов. При этом вместо простой нарезки нужно выстроить историю. У меня были потрясающие артисты, которые меня очень поддерживали в этом. Козловский – сумасшедший человек, я таких одержимых в жизни не встречал. Он круглосуточно занимался хоккеем. Он появился у меня в кабинете, как сказал Меньшиков, как «пельмень», такой крупный мальчик. И за те три-четыре месяца, ещё не утверждённый на роль, он привёл себя в форму мощного спортсмена. На экране возникает настоящий спортсмен, со своей походкой, повадками, играющими мышцами, соответствующим взглядом. Это было сделано не по щелчку, это огромный актёрский труд. Он всё время приезжал из Питера, мы репетировали, разбирали каждую сцену. На площадке никто и не видел, как мы работали, потому что он выходил и сразу играл. Но "за кулисами" стояла огромная работа.

Я показывал Саше Харламову и семье пробы. Но у них был совещательный голос, они ни на чём не настаивали. Занимались этим я, Леонид Верещагин, Никита Михалков. Мы решали вместе. Это не был гладкий процесс. Мне сначала предложили Козловского, а я сказал: «Что вы, он нам совсем не подходит. Я знаю, это интересный парень, но не из нашей оперы». Верещагин просто заставил меня с ним встретиться. Мы встретились, Данила открыл сценарий, и после слов о том, как он хотел бы в этом сниматься, он начал читать текст, и я подумал: «Ого, интересно». В нём появился тот необходимый мне нерв. Другие сомневались, но сейчас всё завершилось хорошо, и вроде как довольны все.

Тоже методом проб и ошибок. Допустим, Владимира Валентиновича Меньшова я позвал совсем на другую роль. Пришёл к нему домой репетировать, и он меня спросил: «Слушай, а кто играет Балашова? Интересная роль». Я спросил: «Хотите?» Он сказал, что подумает. В итоге он взял эту роль, и мне кажется, что сделал её блистательно. Олегу Меньшикову тоже предлагалась другая роль, от которой он отказался. Но затем мы поняли, что у нас большая проблема со вторым главным героем, Тарасовым, и решили обратиться к Меньшикову. Для меня это было очень сомнительное решение, потому что Меньшиков для меня - красавец, «танцующий» актёр, гусар, уверенный в себе и с улыбкой в 32 зуба. Он таким и пришёл для знакомства. Я даже всё время отводил взгляд, когда он улыбался, потому что, когда он улыбается, он прямо мальчишка. А мне нужен был совсем другой человек в кадре. Затем мы встретились вновь, с ним и с Данилой, и начали читать сценарий. Я просто обалдел, потому что вместо этого роскошного любимца публики я вдруг увидел сумрачного, с тяжёлым характером, неулыбчивого, сильно немолодого человека. С невероятным внутренним запалом, харизмой. В общем, диктатора. И всё – судьба роли была решена. С ним было очень интересно. Мы тоже практически не репетировали на площадке, обо всём договаривались заранее. Он блистательный профессионал, тот актёр, который приносит с собой на площадку не целый ворох идей, а одну идею – но всегда идеальную, в десятку. Он невероятно тактичен, выкладывается потрясающе. Только однажды была ситуация, когда я попросил его о дубле, а он сказал: «Я не могу». Это была сцена, где тренер Тарасов наседает на Харламова - заставляет встать его в ворота и говорит команде буквально расстреливать его шайбами. Там есть один мощный монолог, который мог бы быть внешне пафосным, если хоть чуть-чуть неправильно его сыграть. Всё бы развалилось, получилась бы полная безвкусица. Олег так выложился в паре дублей, что когда я попросил его переснять в одном месте, чтобы было покрупнее, он сказал: «Я тебя прошу… Иначе я упаду и умру». Я посмотрел на него и понял: не умрёт, конечно, но упадёт. Так он выложился.

Поначалу меня это тревожило очень сильно. Меньшиков совсем другой психофизический тип, чем Тарасов. Я запросил фотографии Тарасова в возрасте Меньшикова - примерно в 50 лет. Именно такой нужен был для роли. И оказалось, что они были достаточно похожи, можно сказать - сильно похожи. Мы же все представляем Тарасова грузным немолодым человеком, мы все его видели, когда ему было за 70 лет. А нам нужен был 50-летний Тарасов. А он, на минуточку, был спортсмен. Но на самом деле, мне не так важно внешнее сходство, важнее сходство внутреннее. Мне нужен был внутренне сильный тип. Как сказал Спилберг, я прихожу в кино не для того, чтобы смотреть на человека с приклеенными бакенбардами. Мне кажется, что важнее всего та сила, с которой передан характер. Меньшиков справился с этим очень здорово. Сидя в режиссёрском кресле, я не могу оценивать свою работу, но могу оценить работу актёра.