Сергей Дворцевой: «Подкованная блоха – это хотя бы интересно»

Потому что я его делаю и как продюсер. На этой картине мне особенно трудно. Я решаю не только нормальные режиссёрские задачи, главная из которых для меня – драматургия. Помимо этого я практически всё время занимаюсь администрированием, за которое при обычном положении дел отвечает продюсер. Добываю деньги, решаю вопросы со съёмками. Конечно, делаю я это не потому, что я этого очень хочу. Просто так складывается. Если появятся молодые продюсеры, которые смогут взять этот труд на себя, я буду только рад. Пока же всё делаю сам, и мне удаётся. Все движется, как я хочу. Долго движется, конечно. Но у каждой картины свое время. Я и не планировал снять этот фильм за месяц. Он должен был сниматься две зимы. Одну зиму мы сняли, теперь будет черёд второй. Но работаю я так, как и всегда. Занимаюсь только одним фильмом, хотя есть предложения снимать параллельно и другие. Я отказываюсь от всего, потому что я должен сделать фильм «Айка». И сегодня я делаю только его. Возможно, завтра, когда я его закончу, появятся человек или ситуация, которые меня так тронут, что я захочу сделать об этом документальный фильм.

Прямых нет, потому что я нигде не преподаю постоянно. Меня куда-то приглашают, я делаю мастер-классы, которые бывают очень длинными. Но есть такой важный момент. Как бы люди ни пытались откреститься от конкретных симпатий, кино всё равно остается универсальным языком, в котором каждый влияет на каждого. Ты пытаешься откреститься от конкретного режиссёра, но всё равно ты на него в чем-то похож, даже если тебе это не нравится. Мы все стоим на чьих-то плечах. Чем талантливее фильм, тем быстрее ты его впитываешь – бессознательно. И я стою на чьи-то плечах, и я впитываю. Хотя я пытаюсь этому противостоять.

Ну, скажем, у меня своё отношение к Эйзенштейну, отличающееся от общепринятого. Во всем мире его воспринимают как икону. А я считаю, что он был интересным режиссёром, первооткрывателем, но при этом его нельзя считать важной кинематографической фигурой. Для меня, по крайней мере. Он недостаточно глубок, а его теория монтажа принадлежит не только ему, потому что вклад Дэвида Гриффита в неё был не менее существенным. А Лев Кулешов, возможно, сделал для монтажа больше, чем Эйзенштейн. Эйзенштейн во многом ошибался, что и сам впоследствии признавал. Он был, скорее, театральным режиссером, но занялся кино, потому что это было в то время модным. Да, он сделал ряд открытий в области монтажа. Но всё же кино в целом куда значительнее, куда шире, чем он думал. Мои фильмы идут вразрез с эйзенштейновскими идеями. И при всём этом я не могу не замечать время от времени, насколько сильно я сам опираюсь на отдельные черты эйзенштейновского творчества, на его фильмы. Хотя к самому Эйзенштейну я продолжаю относиться равнодушно, при всём уважении.

Прямо – никого не назвал бы. Но есть очень важные для меня авторы. Скажем, в России – это Алексей Герман, это Артур Пелешян, который у нас недооценён, но его очень хорошо знают на Западе. Мощный режиссёр, мыслитель. Ещё Герц Франк. Правда, сегодня я с горечью убеждаюсь во время своих лекций, что студенты, молодые режиссёры, не считают нужным даже знать творчество этих художников. Потому что им «не нравится». «Критериев нет». «Дело вкуса». «Вам этот фильм кажется плохим, но есть те, кому он очень нравится». Но ведь на самом деле критерии есть, и на их подмену смотреть очень печально.

Пусть отрицают, пусть сбрасывают памятники. Но сначала пусть к такому «памятнику» подойдут, посмотрят, поймут. Бунтарство интересно, когда ему предшествует понимание. Стадии «я»«я и Моцарт»«Моцарт и я»-«только Моцарт» никто пока не отменил. Просто часто бывает, что «я» остаётся, а Моцарт так и не возникает. Это глупо. Искусство развивается по одному и тому же пути. Сначала человек изучает предшествующее ему, а уже потом изобретает свою азбуку. Чтобы зачеркнуть буквы, надо их знать. Почему-то никто не пускает за руль самолета новичка, а в искусстве все только этим и занимаются. Особенно в России.

Нет, подкованная блоха – это хотя бы интересно. А вот когда человек изобретает машину, которая не ездит, потому что двигатель не работает, руля нет, колёса спущены, зато у неё красивое боковое зеркало, - это ближе. Вот, что я вспоминаю, когда мне говорят, что Бергман – это никто. Когда я пришел в кино, я тоже был в похожем положении: я ничего не знал. Но я быстро развивался и эту стадию быстро прошёл. Правда, мне было уже 29 лет, я уже кое-что понимал о жизни в принципе. Я понял, что есть многое, что мне нужно просто знать, и это совсем не помешает мне снимать свои фильмы. Вот, как у меня с Эйзенштейном произошло. Когда-то он мне казался важной фигурой. Мне понадобилось время, чтобы понять, в чем разница между ним и мной. А сегодня в киношколах людям сразу говорят, что они – гении. Дескать, бери камеру и иди снимай, не парься! Не думай о старпёрах! Мало ли, что Бергман каким-то критикам нравится! Но ведь ясно, что Бергман – это гора, взобраться на которую очень сложно. Молодым авторам придется уяснить, что есть те, кого надо – не повторять – понимать. В конце концов, даже Микеланджело начинал с копий и только потом вышел на собственный путь.