Чехов особенно дорог Кончаловскому, ставившему все его пьесы на сцене, и “Рай” тоже своего рода пьеса, почти театр. У каждого из трёх главных героев есть свои монологи перед мистической камерой - очевидно, установленной на том свете. Хотя рай ли это, или раем покажется любое пространство по контрасту с адом Холокоста, понять до конца невозможно. Строгое черно-белое изображение, эмоционально чуть подкрашенное ностальгической музыкой Брамса за кадром, довершает тему рая на земле как утопии не только неосуществимой, но и смертельно опасной. Неоднозначное и даже провокационное решение важнейшей для современного кино темы сразу выводит Кончаловского в ряды вероятных претендентов на призы. Тем более что картин такого масштаба - речь больше о замысле, чем об интимном пространстве фильма - в его творчестве не было уже много лет».

“Рай” - это не только произведение высокой визуальной культуры и, в целом, практически безупречной драматургии, с очень сильным актёрским ансамблем и отдельными находками, которые здесь не стоит пересказывать, чтобы не портить впечатление от будущего просмотра фильма. Его обязательно нужно смотреть, даже если он не попадёт в число номинантов на “Оскар”. Дело ещё и в том, что это серьёзное историософское размышление об утопиях, которые сулил ХХ век и в которые до сих пор верит век XXI. Параллели ведь проводятся не только между сталинизмом и гитлеризмом, они куда глубже. Герой задаёт вопрос: “Что бы сказал Чехов, если бы увидел всё это?”. А мы слышим: “Что скажешь ты, зритель нового тысячелетия, который всё читал и всё смотрел, но опять наступаешь на те же грабли?” Фильм-зеркало, фильм-обвинение. Потому что если все идут в рай или даже живут в раю, то беда уже здесь, и убежать от неё будет трудно».

Новшества “Рая” заключаются в том, что половину его хронометража составляют как раз монологи у райских врат. Самим приёмом кинематограф овладел, разумеется, задолго до того, как он пришел в голову Андрею Сергеевичу, но использован он здесь действительно великолепно. Даже странно, что никому не приходило в голову посмотреть на действующих лиц войны вот так — как на людей, без знаков воинского или концлагерного отличия, дать им слово, вместо того чтобы пытаться при помощи собственного несовершенного воображения измыслить что-нибудь доселе невиданное. Странным образом этот лобовой прием работает на все сто (и, кстати, не требует финансовых затрат); кажется, что сегодня смотреть на великие катастрофы прошлого иначе и нельзя».

Кончаловский снял неожиданный для себя фильм, не похожий ни на одну из десятков его работ – что уже удивительно. Например, предыдущая его картина, премированные в Венеции “Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына”, следовала за парадокументальной стилистикой, возможно, лучшей вещи режиссера, “История Аси Клячиной”. “Рай” открывает какого-то нового Кончаловского, и это само по себе достойно восхищения, особенно если заглянуть в его паспортные данные».

“Рай” оказывается мастерским фильмом, сшитым по европейской моде, хоть и прошлых сезонов. Но веяния здесь ни при чем, ведь через эти ворота должен пройти каждый уважающий себя autore, к коим, конечно, Кончаловский себя причисляет, иначе бы не претендовал раз за разом на “Золотого льва” в Венеции. К тому же сложно выдумать большее искушение для состоявшегося автора, чем серьёзное историческое потрясение. Поэтому “Раем” Кончаловский автоматически застолбил себе место в ареопаге рядом с другими великими западными (что важно) киногуманистами – Вайдой, Поланским и Спилбергом».

Трагическое, но жизнеутверждающее повествование “Рая” подано в нарочито старомодном визуальном стиле – “квадратная” картинка, чёрно-белое изображение, традиционная операторская техника. Фильм как бы встраивается в ряд военного и послевоенного кино, но также придаёт приёмам былых времён новое художественное значение. Так, “квадратность” картинки подчёркивает давящую замкнутость, тюремность мира, в котором вынуждены существовать герои, а чёрно-белая бесцветность изображения одновременно отражает мертвенность военной эпохи и обилие моральных оттенков серого между чернотой Зла и белизной Добра».

В отличие от обласканного Каннами и “Оскаром” “Сына Саула” — репортажа из преисподней, в котором евреи из зондеркоманды обслуживают печи и газовые камеры, Кончаловский воссоздаёт атмосферу липкого страха минималистскими средствами. Вместо искалеченных тел, огня и пепла — горы очков, расчёсок, ботинок, которые сортируют заключённые. “Ад” и “рай”, по Кончаловскому, соседствуют внутри колючей проволоки концлагеря. Здесь бьют узников ногами и освобождают бараки, выводя заключенных на санобработку. Но могут и пожертвовать собой ради другого. И тут же в коттедже молодые офицеры ведут под хороший коньяк литературные споры о Чехове — теме их дипломных работ...»