Довлатов

17.02.2018 19:42

«Довлатов» Рецензия «Фильм Про»

Неделя из жизни Сергея Довлатова в канун празднования 7 ноября 1971 года, пока писатель не уехал в Таллин. В кадре Довлатов, Бродский и Брежнев с Кастро (последние двое просто снятся писателю), за кадром – миллион других знаковых имён, от Хармса и Набокова до Стейнбека и Гюнтера Грасса. Вот он, Сергей Довлатов, как есть. В бедной ленинградской квартирке,... читать дальшеНеделя из жизни Сергея Довлатова в канун празднования 7 ноября 1971 года, пока писатель не уехал в Таллин. В кадре Довлатов, Бродский и Брежнев с Кастро (последние двое просто снятся писателю), за кадром – миллион других знаковых имён, от Хармса и Набокова до Стейнбека и Гюнтера Грасса. Вот он, Сергей Довлатов, как есть. В бедной ленинградской квартирке, живёт с мамой, которая тревожится за сына. Относит рассказы в журналы, но рассказы не печатают. Пишет статьи для маленьких газетёнок, но и там от Довлатова шарахаются и бранят за сарказм и пессимизм. Довлатов слоняется целыми днями между творческими тусовками, где такие же неудачники, как он, мечтают быть опубликованными и понятыми, и пошлыми предметами для его журналистских сюжетов. Самый невероятный – съёмки любительского фильма, где рабочие играют великих русских писателей. Среди них почему-то есть Наташа Ростова, которой Довлатов, поражаясь происходящему, представляется Францем Кафкой. А вообще все мысли Довлатова заняты сейчас одним: раздобыть двадцать рублей, чтобы купить дочери (жена ушла от него, хотя и любит) дефицитную немецкую куклу в подарок. «Перемешалось реальное и вымышленное», - бормочет Довлатов себе под нос, но перемешалось только у него. Алексей Герман даёт происходящее в отстранённо-реалистическом ключе, и всё на экране очень обыденно и серо, что только подчёркивает сюрреализм жизни в эпоху застоя. Даже бюсты Ленина, как будто перекочевавшие сюда из фильма «Под электрическими облаками», хоть и являются частью изображаемого времени, на экране смотрятся дико, фантасмагорически, абсурдно. Трейлер фильма «Под электрическими облаками» Здесь всё очень просто. Литературный журнал отдал пионерам непринятые рукописи в макулатуру. Довлатов изумлённо ходит по двору редакции, видя на земле страницы со стихами Рейна и Бродского. «Привет, мои друзья!» - восклицает он. На его глазах рабочие натыкаются на останки целой группы дошкольников, которых немцы подорвали гранатой. Это его ровесники, им сейчас было бы столько же, сколько ему, они бы курили вместе с ним на лестничных клетках, с кем-то он подрался бы из-за стихов Евтушенко. «Жалуются на цензуру… Нет никакой цензуры! Всё врут!» - возмущённо говорит кто-то из редколлегии, когда ещё нескольким авторам отказывают в публикации, потому что у них нет веры в светлое будущее и нет стихов о героях-нефтяниках. А потом, когда кто-то прямо в редакции перережет себе вены от отчаяния, где-то за дверью, тайком, как лапшинский Ханин, чей-то голос резонно заметит: «Ну, не публикуют, и что? Много, кого не публикуют!» И всё это в порядке вещей. Довлатову неуютно и тесно. Есть прекрасная сцена: все садятся в машину, он не помещается и отказывается ехать внутри, залезает на крышу. Один, но над всеми, но свободный, пусть и рискующий больше, чем другие. При жизни его в России так и не стали печатать. Отличный контраст на этом фоне – Иосиф Бродский, звезда, очевидный гений, пусть и гонимый. Его прессуют органы, но его уже печатают на Западе. С ним хотя бы понятно, что есть слава, есть признание, его стихи учат наизусть, о них спорят. Конечно, Бродскому Довлатов позволяет говорить с ним серьёзно, как старшему товарищу, но мысли Бродского уже устремлены вдаль, он мыслит шире, универсальнее, его стихи конвертируемы. А у Довлатова роман не пишется, его рассказы известны меньшинству, он не слишком торопится с публичным чтением. Ему не до этого. Довлатов весь где-то между воспоминаниями о зоне, где он служил в охране («Мы с ними [с зеками] выглядели одинаково, нас стригли под машинку»), и снами, в которых Брежнев советуется с ним, надо ли вводить войска в Афганистан. В фильме есть обязательная импровизация на саксофоне - реверанс отцовскому фильму «Трудно быть богом» Все говорят очень литературно, подробно. Несколько первых сцен от этого смотреть тяжело, диалоги очень искусственно вводят нас в курс дела. С другой стороны, потом ловишь себя на мысли, что, может, это и не условность. Богословы поздней античности поражались тому, что каждая базарная торговка высказывалась на тему спора о подобосущности и единосущности, видимо, бывают времена, когда все начинают мыслить и изъясняться манифестами. Может, так оно было и тогда, люди произносили речи без трибун. И только Довлатов недовольно морщился, когда презираемая им актриса, играющая роль без слов, зато у великого режиссёра, учит старого приятеля: «Какое мужество – быть никем – и быть собой!» Но ведь и Довлатов не избавлен от этой манифестарности, наоборот, он не чужд афоризмов. «По Солженицыну, лагерь – это ад. Я думаю, что ад – это мы сами». Одну из своих лучших ранних вещей он назвал «Компромисс». Да и этот фильм, в общем, о поиске компромисса и о его всё более очевидной невозможности. «Давай машину угоним? Так честнее!» - резюмирует этот процесс друг Довлатова. Он кончит плохо, это сразу ясно. Довлатов машины не угоняет, фарцевать у него тоже не получается. Он скорее напьётся или пококетничает с кем-нибудь в формате фарса. Художественно фильм делится на две неравные части. Одна – интерьеры, захламлённые, убогие, часто пошлые, как пошла та действительность, которую изображает Герман. В ней всё несколько театрально, нарочито, раздражающе. Вторая часть – экстерьерные съёмки с длинными кадрами, которые так удаются Герману и в которых он так силён. Герман играет с движением фигуры главного героя в кадре, перемещая её с портретного, крупного отображения куда-то вглубь кадра. Он наводняет кадр людьми, и Довлатов огибает их, как лодочка – льдины на быстрой реке. Мы не знаем, какой персонаж вдруг окажется для Довлатова «интерактивным», поэтому следим за всеми сразу, а в результате они все могут оказаться статистами, нужными, чтобы голос Довлатова за кадром произнёс важную фразу. Например: «Нас не печатают, потому что того, о чём мы пишем, не существует. То есть в жизни оно, конечно, имеется. А в литературе не существует. Власти притворяются, что этой жизни нет». Узнаваемая фраза, эта мысль записана много позднее, уже на Западе. Но в фильме нет никакого Запада, кроме призрачного пространства, из которого, как в мираже, возникают финские или испанские делегации с визитами в СССР. Здесь же есть серые пейзажи и миллионы людей, марширующих строем и очень раздражённых тем, что кто-то не хочет идти в ногу. Потому что выбирает свободу, для которой на одной шестой части суши места обычно не оказывается. Да и на оставшихся частях её не всегда можно найти. Сергей Сычёв