«Деньги проешь — позор останется»: интервью с Иваном И. Твердовским о «Панических атаках»

Для себя я жанрово этот фильм определяю как психологическую драму. Но в любом авторском содержательном кино есть элемент мультижанровости, в котором один эпизод может за собой повести целую цепочку какого-то вдохновения, и это может сдвинуть чуть-чуть ощущение жанра. Так что в фильме действительно есть и триллер, и сказочная история. Но мне не хотелось сделать какую-то сказочную историю… вот есть советская сказка «Морозко», в ней очень ёмко сформулированы принципы такого девичьего пребывания в холодном пространстве. Я бы назвал это так. Для Лены Трониной это тоже очень точное понимание, как это исполнять, как в этом существовать, как это играть.

Мне действительно хотелось сформировать высказывание о поколении. Когда писался сценарий, ещё не было кастинга, Лены Трониной, а персонажу Вике было 18 лет, мне казалось, что это такие дети, которые сейчас приходят во взрослую жизнь с уже немного сломанной психологией. Для них нет каких-то моральных барьеров, определённые ценности для них перестали быть ценностями. И мне хотелось на это взглянуть не с позиции какого-то такого ханжества, а действительно понять ощущение, что такая хрупкая маленькая героиня испытывает внутри. В этом плане это «поколенческая штука», конечно.

Лена Тронина старше, чем её героиня, и закладывает в неё свой фантастический бэкграунд. Она, конечно, даёт очень мощную актёрскую начинку персонажу. А вообще, если в целом посмотреть на этих девочек, которым условно 20 лет, что они хотят в большинстве? Хороший телефон с хорошей камерой, классную косметичку и несколько брендов в ней. От этого немножко ломается мозг. Конечно, важно было исследовать, что такой человек может предоставить этому миру.

Я ничего не констатирую. И мне не хотелось оценивать в фильме, кто хороший, а кто плохой. Мне было интересно прожить с главной героиней её путь, погрузиться в это психологическое состояние, когда для тебя в принципе не существует барьеров, и ты хочешь комфортной классной жизни, но при этом не понимаешь, что для этого нужно что-то предпринять. Что на протяжении длительного периода своей жизни ты должен работать над собой, совершенствоваться.

Наверное, у нас есть такое комедийное и сатирическое представление, что в норвежских тюрьмах очень здорово и классно, что это такой лакшери-отель. Хотелось осмыслить эту природу с точки зрения жизни, какой-то драматической ситуации — насколько это так? Я много раз был в Норвегии, и у меня была мечта оказаться в норвежской тюрьме. Я думаю, что в связи с этим фильмом у нас получится это сделать. Но вот нашего продюсера Екатерины Михайловой есть опыт похода на свидание в норвежскую тюрьму. Она долго жила в этой стране, училась там, можно сказать, выросла. И она как раз рассказывает о том, что ты словно приходишь в гости в гостиницу, сидишь в лобби-баре, тебе приносят напитки, дают угощения, а потом вдруг приходит заключённый и начинает болтать с тобой на диванчике.

У нас действительно нет понимания, как к этому относиться. В нашей действительности это звучит как сон, в этом есть некоторое отсутствие реальности, но для норвежцев это нормально. Это маленькая страна, их очень мало, и они к заключённым относятся как к обычным людям. Вспомнить даже историю Брейвика, который жаловался на администрацию тюрьмы, когда ему предоставили не ту версию Playstation.

Да, весь этот мир, безусловно, для меня, как россиянина, сказочный, и он не может быть реальностью. В этом смысле исследовать отношение героини к этому — какие-то мечты про приставку, телефоны и всё на свете… но что там есть помимо этого, помимо этих хотелок?

У меня, безусловно, есть какой-то отрыв от людей, которые младше на 15 лет. Но я его заметил не сразу. В кино, как мне кажется, вообще нет понятия возраста. Но когда я стал привлекать к съёмочному процессу своих студентов, то увидел, что они совсем по-другому реагируют на какие-то вещи. То, что я воспринимаю как данность профессии, для них непостижимая сложность или даже совершенно недопустимая вещь. Они просто не понимают, как можно успеть вот это, вот это и вот это. Такая и Вика в фильме — инфантильная, занимающая определённую позицию, в которой ты осознанно защищаешь своё детство,приговаривая "да, мне 20 лет, но вот когда я вырасту"… это же не рефлекторное поведение, а вполне осознанная позиция выбора, что настоящая жизнь начнётся потом, когда-то, через сколько-то лет, что совершать поступки я начну позже.

Когда мы было 20 лет — я занимался творчеством, учился в институте, снимал кино, работал в разных местах, зарабатывал, но не от плохой финансовой ситуации, а потому что всегда считал, что это верный путь к профессии. А сейчас многие ждут, что их позовут, что всё произойдёт само и, наверное, такие примеры есть, но они берут их за основу.

Я заметил, что у них меньше неврозов, панических атак, связанных с этим расстройств. Они вообще меньше зависимы от стресса, могут с холодной головой в самый напряжённый момент производства посмотреть на всё со стороны, как бы со своего коптера. Этому я завидую, учусь даже, как оставаться хладнокровным в такие моменты.

Конечно, нет. Картина задумывалась до всех происходящих сейчас событий. До того, как друзья и товарищи начали уезжать и покидать нашу страну. У меня не было изначально никаких параллелей, аллюзий, что это высказывание на тему сегодняшнего дня, какая-то злободневность. Я понимаю, что в нынешнем контексте это смотрится иначе. Я знаю людей, которые уезжают в Норвегию. Было интересно пообщаться с ними, просто попереписываться, потому что мне кажется, что они сейчас испытывают то, что испытывает Вика — какое-то лёгкое ощущение призрачной мечты, которая рядом. Но по факту, спустя время, я вижу, что людям не так-то просто, и многие из них даже сожалеют о том, что они сделали. Моя героиня сожалеет об этом.

Просто мы видим её в моменте. Я думаю, что если пройдёт два года, она придёт к этому же. Человек не может терпеть ограничения, даже если ему дали телефон, наушники и приставку. Рано или поздно это всё равно сужает границы твоего мира. А такие персонажи, как Вика, стремятся к движению, динамике. Именно поэтому она совершила этот выбор, кинулась в такое путешествие. В ней есть этот свободный дух, и она, конечно же, он него никуда не денется.

Это действительно так. Потому что я вижу в ней трансформацию из человека, который представлял образ себя через какое-то время в каких-то обстоятельствах и декорациях, в человека, который в них оказался. Я думаю, что в этом представлении о прекрасном, где её фобии и страхи, которые побеждены, история закрытых дверей перестаёт быть таким триггером. И вообще эти закрытые двери скорее как повод вскрытия моментов, которые в ней накопились. У неё есть претензии к матери, к друзьям, к человеку, который ей оказывает поддержку, и человеку, который оказывается с ней даже в интимной близости, но она всё время думает, что сейчас не то время. Достигнув вот этого состояния, она, наверное, и освобождается от оков и страхов.

Думает, что исцелилась, думает, что поймала эту жизнь за хвост. Мне-то как раз и интересно посмотреть с некой дистанции на то, как она поймала эту жизнь и что для неё эта жизнь, а это просто белые простыни, наушники, телефон, вкусная пицца... неимпортазамещённая кола.

Мне кажется, север — это вообще не про эстетику, архитектуру, красивые фонтаны и парки, а про людей, которые борются за своё существование с природой. Поэтому такие эстетические вопросы и, скажем так, московские придирки к тому, как должны выглядеть дома, площади и улицы в Мурманске, у меня вызывают скептицизм.

Очевидно, что Мурманская область это не Краснодарский край, поэтому я меньше всего внимания уделяю внешнему виду домов, а смотрю на промышленные предприятия, которые там есть. Например, в фильме есть закрытый металлургический комбинат. Он выглядит как любой другой завод, но где на севере в мире есть ещё крупные металлургические комбинаты, кроме как в нашей стране? Например, в Северной Канаде вообще никто не живёт, кроме нескольких мелких деревень, 80% канадцев живут на юге вдоль границы. Опять-таки внешний вид промышленных предприятий одинаков в мире везде, но в Норвегии на севере нет такого металлургического комбината, и на этом строится наша история, драматургия, контраст.

А у нас на севере целый город с огромными индустриальными возможностями, туристическими кластерами. И в Мурманске много интересных людей, которые любят свой регион, которые не просто рождаются и уезжают, а живут там и развивают его, в частности кино. Местная кинокомиссия нам сильно помогла в создании фильма, и я говорю не только об организационных моментах, а вообще в целом. Я видел людей, которые горят делом, горят кино. Так что меня нисколько не пугает, что в фильме Мурманск депрессивный, а Норвегия такая красочная и сказочная. Я не утверждаю, что это так. Но я утверждаю, что надо смотреть на людей, в первую очередь, на их поступки, проявления, их человеческие качества.

Если только в том смысле, что я завидую этому человеку, достигшему своего блаженства. У Вики оно другое, требующего определенного морального выбора, который часть героев и я, как автор, не разделяю. В этом плане мне ближе Никита, который лежит на диване и просто кайфует.

И для меня он был открытием. Мы видели его в «Быке», он там уже себя проявил, как действительно мощный артист. Но он оказался таким разноплановым, разножанровым, в нём столько всего совмещается.

Это интересная шкура. Я не называю себя продюсером, потому что в первую очередь я всё-таки режиссёр, и странно перепрыгивать с одной роли на другую. Я всё равно в себе, как продюсер, несу роль режиссёра. Мне интересно, как другой режиссёр будет создавать свой мир. Моя задача подстелить солому, дать возможность организовать комфортный процесс, в котором я буду получать удовольствие от того результата, который получится у него в процессе работы.

Я вырастил целую мастерскую молодых режиссёров, которые четыре года учились и закончили бакалавриат, где я преподаю на факультете экранных искусств. Для меня это закономерное продолжение учебного процесса, и не хочется терять те силы и надежды, которые были вложены в ребят. Они сейчас входят в большой мир индустрии, где не так много места авторскому кино. Я понимаю, что они сейчас не очень подготовлены для жизни в масштабном производстве, поэтому им нужно пройти путь авторского кино, чтобы со временем развить в себе умения делать большое кино или большие сериалы или остаться в сегменте авторского кино.

В Москве на каждой станции метро есть киношкола. В каждом подъезде есть режиссёр, который хочет снимать своё кино. В этой сложной конкуренции ребятам нужно обязательно помогать.

Денег должно быть ровно столько, сколько должно быть на твоё существование. Такая некая санитарная норма, которая неважно — в авторском или коммерческом кино — должна быть. Но не только деньгами всё ограничивается. Деньги проешь — позор останется. Авторское кино всё-таки часть современного искусства, которое создаёт киноязык. Ведь то, что ты видишь сегодня в авторском кино, завтра уходит в большое жанровое коммерческое кино. В этом плане для индустрии авторский кинематограф очень важен и значим.

Для себя я делаю выбор всё-таки в пользу какого-то интересного существования. Не просто профессия ради профессии. Я каждый раз ищу что-то новое, играю с жанрами, фактурой, историей. Безусловно, я понимаю, что к такому кино внимание очень сегментировано, наш зритель обитает на выставках современного искусства, в синематеках, киноклубах. То есть это совсем не массовая история, но это культура, которая далеко не всегда формируется из коммерчески успешных фильмов.

Я легко отношусь к тому, что мои фильмы собирают мало, но они работают в долгую. Например, мой дебютный фильм «Класс коррекции» зарабатывает и спустя десять лет после выхода. Этот фильм до сих пор приносит прибыль продюсерам. Его показывают в разных синематеках по миру, когда в целом российское кино заблокировано. С точки зрения коммерческого кино сложно себе представить такой фильм, он обычно живёт несколько уик-эндов в кинотеатрах, а потом выходит на стримингах. Авторское кино в этом плане живёт длинную дистанцию.

Уникальность, конечно, в том, что мы должны приспосабливаться к новым реалиям. Сегодня кино авторского сегмента в мире существует в формате копродукции, мы привыкли к тому, что в титрах ключевых фильмов за год мы видим производителей из разных стран. Нам же сейчас нужно брать ответственность за весь продукт, фильм целиком. Это для нас вызов.

То, что мировые кинофестивали, которые являются площадками по дистрибуции и продаже фильмов, сегодня для нас заблокированы по глупости совершеннейшей, по моему мнению, всё-таки лицемерие. Они говорят, что фильм классный, но в титрах есть Министерство культуры, поэтому они его не возьмут. Ну что это? Причём здесь кино? Кино как было, так оно и есть, и неважно, кто там в титрах. Вот эти игры — это, конечно, не про искусство, не про какое-то созидание в кинематографе. Это политика.

Уверен, что все кинорынки и кинофестивали к нам вернутся. Им будет не хватать контента, им будут нужны новые авторы, молодые имена. Они и сейчас пристально следят за тем, что происходит в российском кино. А со временем этот интерес будет только усиливаться. Сейчас такой период, когда можно нарастить мышцы. И это уже идёт, если посмотреть на то, что происходит в сегменте зрительского кино, на сегодняшние сборы фильмов.

В авторском кино сегодня каждые два месяца выходят крупные премьеры, которые собирают призы на наших фестивалях и, при других реалиях, эти фильмы могли бы быть номинантами на «Оскар», «Золотой глобус», участниками крупных фестивалей. Все эти блоки только усилили развитие киноиндустрии и кинематографа. В этом смысле я вижу позитивную картину.

Вам спасибо!