Ксения Раппопорт: «Мне кажется, никто не может ужалить сильнее, чем самые близкие и родные люди»

Мне кажется, никто не может достать и обидеть, ужалить сильнее, чем самые наши близкие и родные люди, потому что в эту зону у них есть доступ. А это прямо такая сконцентрированная зона доступа к внутренним органам. Они себя намеренно каждое лето в эту историю погружают. Мне кажется, конечно, там есть любовь. Иначе всё бессмысленно.

Это семья – на этом она строится. Наверное, бывают какие-то исключения, когда люди, действительно, искренне друг друга ненавидят. Хотя сильная ненависть, как нам известно, не вырастает без любви. Мне кажется, что они друг друга любят. И Валерий Петрович Тодоровский нам об этом всё время говорил, потому что мы тоже в какой-то момент обалдели от количества гадостей, которые мы должны были друг другу говорить в кадре. Он объяснил, что так было в семье. И если с утра или в течение дня не пособачились прямо до слёз, до очень сильной обиды, до крика, то день, можно считать, прошёл зря. Такой темперамент.

Вы молоды и прекрасны и, наверное, в таком возрасте это кажется лёгким и возможным, к тому же, может быть ещё всё-таки прошло время с тех пор. Сейчас понятие брака сильно изменилось – оно сильно иначе воспринимается современным молодым поколением. Да и нашим поколением тоже. Всё-таки это были 70-е годы, 50 лет назад практически, всё-таки отношение было другое. Кроме того, когда за плечами больше половины жизни или как минимум половина, и есть ребёнок, и всю вот эту половину жизни ты надеялся, верил и вкладывал, вкладывал, вкладывал… То есть капитулировать – означает, что все твои вложения, вся твоя жизнь просто не имела смысла. «Всё, что я делала, всё, ради чего я жила, на самом деле не имеет смысла и ценности». Это страшно. Думаю, что в каком-то смысле для моей героини это может быть самоубийством. А, может, и нет. Думаю, что если бы события происходили сегодня, она как-то бы с этим справилась, пораньше. Но это страшно, да и, как мне кажется, всё-таки есть какая-то любовь, память о любви, следы любви.

На площадке собрались неплохие артисты. Я сейчас не про себя. Мне кажется, что работа, которую сделали Лёня Ярмольник, Ирина Розанова – это просто высочайший класс. Во время съёмок я иногда не могла на Лёню смотреть, потому что вроде бы играешь эту ругань, а потом поворачиваешься и видишь эти слезящиеся глаза отцовские… и всё. Очень хорошие работы, поэтому, как мне кажется, ощущение. Фантастическая декорация. А ещё секрет, я так думаю, в том, что когда режиссёр рассказывает историю, связанную со своим детством или со своей жизнью, или с опытом – это всегда невероятным образом транслируется. Что из сердца выходит, то в сердце и попадает.

Их несколько. Там есть история взросления – мир глазами ребёнка. Его семья, мир безумных взрослых, который он наблюдал и впитывал. Есть запретная любовь – в данном случае запретная, поскольку разница в возрасте. Есть отношения отцов и детей.

Мне кажется, что сюжетов не так много. В каком-то смысле всё, что мы делаем – это ремейки. Всё уже было, всё уже написано. Это просто вариации на тему одних и тех же сюжетов. Что касается «берёшь историю и её же переносишь или пытаешься обновить» – это имеет смысл, когда что-то для тебя невероятно цепляющее обнаруживается. Ты вдруг понимаешь, что там было что такое, на чём обязательно нужно было сделать акцент.