«У меня есть много кирпичей, которые я бы бросил в молодёжь»: Сергей Гармаш о фильме «Люби их всех», молодёжи и ремейках

Некрасиво, наверное, отвечать вопросом на вопрос, но придётся. Скажите, разве негодяи не влюбляются? Способны ли они вообще любить? Мне кажется, способны. Любовь – это такое чувство, когда ты не в состоянии владеть собой. Мой герой мстит девушке не за деньги, он мстит за любовь. Если бы он был зациклен на деньгах, он не помог бы своему сыну. Когда тот открывает ему глаза, он понимает, что послал деньги в никуда, но такую же сумму всё равно отдаёт и ему. Нет, он мстит не за влюблённость, а за то, что эта девушка заставила его влюбиться. Что он не высокоморальный человек, ясно с первых его реплик, когда он, например, говорит: «Господи, да успокойся, эту тему закрыл Набоков».

Я прочитал сценарий, который мне понравился, а потом встретился с Агранович. Но главным импульсом для меня, было то, что я увидел курящую, красивую, молодую девушку, и по её глазам было видно, что она мало спит, что она, наверное, не помнит, когда последний раз ела, вся была в каком-то энергетическом заряде. На меня это произвело очень хорошее впечатление. Я понял, что договорюсь с продюсерами при любом бюджете и буду участвовать в этом проекте. Так и произошло.
Был один эпизод, где у меня была всего одна маленькая фраза. Там героиня извиняется передо мной, потому что я уличил её в обмане, а я ей отвечаю: «Ты поедешь со мной в Лондон?» Я играю два дубля, каждый раз произношу эти слова достаточно жёстко, со шлейфом такого настроения, что она меня обманула. Потом ко мне подходит Маша и просит меня сыграть это совершенно по-другому. Как будто не было никакого обмана, и мой герой смотрит на неё и думает, как бы получше её одеть, поменять гардероб, как сделать ей визу. То есть надо думать о бытовых вещах. Вот такая подсказка – это чистой воды режиссура. Я чувствовал себя на площадке очень комфортно. Было несколько моментов, когда она просила сделать дубль не потому, что мы с Алёной Михайловой играли что-то не то, а просто Маша хотела добиться чего-то своего, другого. Ведь можно было сказать - всё, дальше следующая сцена. Она подходила, молчала, думала, делала какие-то замечания. Для меня это дорогого стоит. За последние лет десять, особенно когда я участвовал в больших телевизионных проектах, мне слишком часто приходилось после второго дубля слышать: «Здорово! Хорошо! Замечательно!» Когда ты это слышишь каждый день, начинается тревога. Если режиссер не отрывается от плейбека и произносит только эти слова, я напрягаюсь. Потому что, если в это поверить, то можно слишком быстро куда-то скатиться. Не бывает ведь, чтобы когда все вместе что-то строят, всё бы всегда шло гладко. Всегда чего-то не хватает, то одно не подвезли, то другое. Когда всем всё нравится, меня это дико пугает.

Если какой-то режиссёр подумает: да и так сойдёт, не буду своими замечаниями волновать Сергея Леонидовича, то это плохой режиссёр. Для меня никакого табеля о рангах в этом процессе не существует, да его и не может быть. Если ты входишь в дебютный проект с молодым человеком и думаешь, что понимаешь больше, чем он, то это близко к провалу. У меня есть много претензий, много кирпичей, которые я бы бросил в молодёжь. Но при этом я прекрасно отдаю себе отчёт, что если не наблюдать за ней, не слушать, что эта молодёжь говорит, даже если в чём-то мне это не нравится, если не учиться у неё чему-то, то это – остановка. Естественно, я не понимаю и не принимаю чего-то, что им нравится. Но надо учиться у молодых. Большинство классиков в искусстве всё своё лучшее сделали в возрасте до тридцати лет. Есть исключения, когда человек в преклонном возрасте творит шедевры? Безусловно. Бергман, Ханеке – полно. И всё же когда ты перевалил в определённый возраст и находишься в каком-то другом времени, тебе, конечно, не нужно пристраиваться и лживо молодиться, но надо уважать и интересоваться.

Скажу сейчас то, чего не говорю никогда. Никогда я не был уличён в голимом хвастовстве, но тут я без этого не обойдусь. Потому что именно с этого и начну. Это прозвучит несколько иронически, но я говорю вполне серьёзно. Самый лучший ремейк в моей жизни был, хотя в принципе я к ремейкам отношусь плохо, но к этому хорошо. И не потому, что я в нём участвовал. Это «Двенадцать». Я отодвигаю в сторону то, как восприняли эту картину, но процесс создания кинофильма «Двенадцать» я бы назвал курсами повышения квалификации. Не только потому, что я работал под руководством Никиты Сергеевича, что невероятная школа, радость, счастье, настроение, но – какая там была и команда! Но скажу ещё одно. Никогда у меня в кино не было, чтобы группа артистов полностью собиралась, как в театре, садилась за стол и занималась разбором роли на протяжении шести смен. Это были шесть смен, когда мы ещё даже не видели павильона – нам его специально не показывали. А ведь это был ремейк! Хотя если начать припоминать, все наши ремейки, связанные с фамилией Гайдая, - это всё неубедительно, антихудожественно. Отсюда даже надо убрать слово «ремейк», его можно приставлять, когда повтор… Вот, смотрите, я хорошо знаю последнюю картину Сергея Фёдоровича Бондарчука «Тихий Дон». И у меня есть своё собственное отношение к одноимённой картине Сергея Апполинариевича Герасимова. Можно назвать фильм Бондарчука ремейком? Нет, это, скорее всего, повтор, потому что это другая экранизация, своё прочтение. «Тихий Дон» читает весь мир. «Ремейк» - опасное и странное слово. Вы можете представить это слово в сочетаниями с фамилиями Тарковский, Бергман, Шукшин? Этого быть не может. Есть ли успешные примеры на нашей территории? Мне в голову они не приходят. Сегодня этот термин актуален только в смысле бизнеса. А чаще – надежды на удачный бизнес. Причём надежды не оправдавшейся.