Валерий Тодоровский про «Одессу»: «Каждая мелочь, каждая деталь, каждая ложечка, чашечка – всё было настоящее»

Я не тот человек, который должен трактовать свой фильм, для этого есть зрители или кто-то ещё, но я, конечно, делал фильм про очень любящих друг друга людей. Ужас в том, что эти люди говорят друг другу страшные вещи. Кажется, что после этого они больше никогда не смогут смотреть друг другу в глаза, но уже через полчаса они пьют чай с вареньем, как ни в чём не бывало. Это такой стиль жизни, это такой характер, это такой этнос – назовём его так, одесский. Да, там можно всё, но это, конечно всё про любовь, про бесконечную любовь друг к другу.

Я надеюсь, что, может, удалось снять фильм про то, как в каких-то очень особых обстоятельствах люди вдруг начинают чувствовать то, что они боятся чувствовать, говорить какие-то вещи, которые они боятся говорить, и проживать жизнь по-настоящему, что бывает больно – проживать жизнь по-настоящему… Но зато уже после этого бывает трудно жить поддельной жизнью, фейковой, притворяться и изображать. Вот такую историю я и хотел сделать. Мне кажется, что там практически у каждого героя есть этот момент, когда вдруг кожу с него снимают, и открывается, какой он есть на самом деле. И ему не всегда нравится быть таким, но, к сожалению, это так.

Нет, конечно. Холера – это просто обстоятельства, но как бы тебе говорят: «А, знаешь, ты теперь можешь умереть в любой момент». А дальше следует: «Ааа, ну, давайте тогда поговорим. Давайте расскажем друг другу, какие мы на самом деле». Например, персонаж Жени Цыганова: я попытался сделать его очень закрытым, очень нацеленным на карьеру. Надо понимать, что в 70-м году чувак, которого отправляют корреспондентом в Бон, у него анкета должна быть идеальной до десятого колена. И вдруг он оказывается слабым, потому что в его жизни не было любви. А тут он почувствовал такую любовь. Но любовь, к ужасу, запретную, не реализуемую никак. Я попытался рассказать такую историю, после чего вдруг выясняется, что он совсем другой, что он очень боялся быть собой. Я, наверное, зря всё это пересказываю, но просто весь день отвечаю на все эти вопросы, и я понимаю, что мне нужно уже как-то сформулировать, чтобы было проще, про что это. Там много героев, там на два часа чего только нет. Трудно было это как-то упаковать вместе, утрамбовать, как чемодан, сесть на него, посидеть и закрыть.

Когда стало понятно, что мы не можем снимать в реальной Одессе и возникла идея попробовать это сделать не в Одессе, мы решили строить декорации, строить этот город. Всё, что я могу сказать – у нас гениальный художник Володя Гудилин, который всё это создал своими руками. Он, его команда, его ассистенты.. Катя Харнес – я называю это имя, потому что она выдающийся ассистент по реквизиту. Когда каждая мелочь, каждая деталь, каждая ложечка, чашечка – всё было настоящее. Был построен вот этот вот несуществующий мир. На самом деле, правда в том, что таких дворов уже и в Одессе не осталось – они все давно переделаны и изменены. Удивительно ещё и то, что декорация всё ещё стоит на «Мосфильме». Туда можно прийти и снять передачу, если хотите. Там, конечно, вынесли основной реквизит, но сама декорация стоит. Мы снимали в ней месяц, и ощущение было такое, что я туда переехал жить. Я в какой-то момент забывал, где нахожусь. Хотя мы находились в центре Москвы, на «Мосфильме», у меня было ощущение, что я вот сейчас зайду в эту комнату, усну, утром проснусь, умоюсь… Вода из раковин текла, из душа. Так что да, это было очень серьёзная работа.

То что вы увидели на экране – это то, что мы с Романом Васьяновым и придумывали. Нашей задачей было сделать происходящее немного напоминающим сон. Это как бы фильм, в нём происходит действие, люди разговаривают, происходит драма, конфликты, но это всё немножко сон, будто это приснилось, будто это то ли было, то ли не было. И этот эффект дала плёнка. Все эти цветы мы продумывали и обсуждали. Всё обсуждалось на уровне декораций и реквизита. Всё, что на стенах висит, всё остальное.

Он давался мне легко. Когда я говорю легко, это не значит, что был сплошной праздник, но у меня не было ощущения насилия над собой. Бывает так, что утром приходишь на площадку, тебе нужно снимать сцену, а ты не понимаешь, как к этому подойти. Здесь у меня было ощущение, будто я еду к себе домой и сейчас у себя дома буду наводить порядок. То есть что я буду жить какой-то своей жизнью. В этом смысле всё было легко, хотя были очень тяжёлые сцены, когда я не понимал, как и что. В кадре сидит семь человек и все они должны не просто участвовать, но как бы точно занимать своё место и выражать себя. В этом были прямо мучительные моменты. Но это счастливый фильм. По настроению, по состоянию души, несмотря на все трудности, когда переезжали из города в город… Ходили по Таганрогу, смотрели вокруг: «Так, вот эту улицы мы можем снимать, она похожа, а если камера повернётся вот сюда – уже не похожа». Собирался такой пазл, когда город Одесса делали из разных других городов, улицы и так далее. Но это было счастливое время, я не считаю, что это был тяжёлый фильм. Было ощущение, что мы занимаемся прекрасным делом, не надо себя никак насиловать – оно само идёт.